Институты реабилитации трудных подростков фактически не существуют.
В Приморье родители два с половиной года встречали своих детей, возвращавшихся из школы, зареванными — то обиженными, то избитыми, то ограбленными. И каждый раз мальчики и девочки объясняли — виноват хулиган-одноклассник. Родители бежали к директору и в полицию, но ничего не менялось. В декабре тот же агрессивный пятиклассник принес в школу нож и порезал вещи нескольких детей. Об этом даже написали местные СМИ, но снова — никаких результатов, кроме формальных обещаний «провести проверку». Наконец, на днях хулиган напал на девочку и отпинал ее ногами до разрыва селезенки. Обезумевшие от страха и бессилия родители устроили самосуд, руководствуясь собственными — довольно дикими — представлениями о методах воспитания: один из отцов макнул школьника головой в унитаз. Неужели это все, что государство и общество могут противопоставить асоциальному ребенку?
Ирина Писаренко, кандидат педагогических наук, доцент факультета психологии СПбГУ:
«Мы видим проблемы межведомственного взаимодействия между школой и другими органами, которые должны, в соответствии со своими обязанностями, заниматься детьми. Это и комиссия по делам несовершеннолетних, и органы опеки, и уполномоченные по правам ребенка. У нас много организаций, которые должны заниматься детьми, если возникают какие-то девиации. Но можно сказать, что „у семи нянек дитя без глаза“. Это организационно-управленческая проблема, которая в России до сих пор не решена.
Конечно, мы видим и недоработку педагогического коллектива. Если в школе есть какие-то правила разрешения конфликтов, работает служба медиации или просто какое-то сообщество, которое помогает в таких случаях, то невозможно представить ситуацию, чтобы родители устроили самосуд. Ведь речь идет о ребенке, какой бы он ни был агрессивный. И ему надо помогать — прежде всего, в школе, потому что она выступает неким центром, который организует взаимодействие всех остальных органов, призванных заботиться о детях.
Но сейчас государство фактически школу бросило, считается, что учителя должны со всем справляться. Мне кажется, это не верно. У школы нет жестких полномочий по пресечению каких-то агрессивных действий детей. Руководство не может предпринимать каких-то действий, связанных с отстранением ребенка от общих занятий в классе. Здесь надо думать о механизмах сопровождения таких детей. Возможно, какая-то локальная изоляция, помещение ребенка в специальное учреждение, где с ним поработают психологи, педагоги, другие варианты. Следует должным образом задействовать или заново создать учреждения, где детям будут помогать справиться со своей агрессией. Ребенок, который, как в этом случае, живет без родителей, заведомо находится в сложной психологической ситуации. Поведение детей — это следствие действий или бездействия взрослых.
Я никак не могу оправдать родителей, устроивших самосуд, но понимаю, что их действия вызваны беспомощностью, потому что институциональные механизмы в данном случае не сработали. И государству, наверно, надо думать о том, какие можно предпринимать меры, чтобы была возможность изолировать детей, если они проявляют чрезмерную агрессию, которая причиняет существенный вред другим детям. В результате эти родители, для которых важнее всего защитить собственных детей, взяли на себя функцию государства, когда оно от решения проблемы устранилось.
К решению этой комплексной проблемы должно подключаться общество. Агрессия в школах, как мы видим, растет — и у детей, и у родителей, и у учителей. И поэтому школьные войны будут продолжаться, пока не будет четкой регламентации — что мы делаем с детьми и с родителями, если кто-то из них нарушает чужие границы».
Андрей Рудой, сопредседатель межрегионального профсоюза «Учитель»:
«Конфликтные ситуации в школах возникают систематически: когда случается, что ни учителя, ни какие-то другие органы не могут повлиять на трудных детей, то доходит и до самосуда со стороны родителей.
Корни всего этого кроются глубоко, в системе общественного воспитания, а также и в положении учителя в обществе, статус которого сегодня сведен до роли обслуживающего персонала. Поэтому нужно, с одной стороны, глобально реформировать систему воспитания, с другой — повышать уровень авторитета учителя в обществе.
У нас сейчас школьники стали „неприкосновенными личностями“, и это не идет на пользу ни детям, ни образованию. Это не значит, что нужно их жестоко наказывать, но пылинки сдувать — тоже чревато.
Подобных трудных детей можно переводить на домашнее обучение, хотя бы на какое-то время. Такая практика была в „девяностых“ и „нулевых“ годах, и, по словам тех педагогов, это было достаточно эффективной мерой: количество связанных с детской агрессией инцидентов внутри школы снижалось, уровень безопасности в учебных учреждениях был выше. Но, увы, тут мы снова сталкиваемся с экономией на образование: домашнее обучение трудных детей — это дополнительные затраты для школы, лишние часы, за которые надо платить учителям, обучающим ученика на дому.
Для решения подобных проблем важны еще и вопросы самоорганизации в среде школьников. Например, в Петербурге создан и развивается уже в других регионах профсоюз „Ученик“. Он не является профсоюзом в юридическом смысле слова, — это общественное движение школьников, которое решает вопросы самоорганизации и регулирует внутренние моменты. Если такое движение будет развиваться среди сознательных школьников, то оно сможет стать подспорьем в решении конфликтных ситуаций».
Рамиль Гарифуллин, кандидат психологических наук, доцент института психологии и образования КФУ:
«Проблемы, подобные случившимся в приморской школе, следует рассматривать в рамках проблемы буллинга. В системе „учитель — ученик — родитель — директор школы“ все грани — буллинговые. И эта проблема имеет мировой масштаб, как дедовщина в армии.
Проблема буллинга обычно разрешается с помощью школы. Школа организует процедуру по прекращению травли. Выявляется инициатор, его жертва, а далее работают уже отработанные в мире технологии по решению проблемы. Есть много способов работы и с буллером, и с жертвами. Бывает, что сам агрессор является жертвой в собственной семье и просто переносит агрессию вовне, на сверстников.
Однако проблемы начинаются с того, что конфликт замалчивают. Боится жертва, боятся вмешиваться одноклассники, чтобы не пострадать самим. Наконец, есть проблема статистики Министерства образования, которое очень любит позитивные отчеты, рейтинги, реляции о победах. И каждая школа боится огласки по поводу своих негативных показателей. Идет настоящее очковтирательство, дабы показать в отчетах, что в школе все в порядке — от этого зависит ее рейтинг. Поэтому выявить буллинг со стороны очень тяжело. Только начнешь мониторить ситуацию в школах, как там сразу говорят: да вы что, у нас все хорошо… В этих условиях трудно работать.
От огласки конфликтных ситуаций зависит и положение самих педагогов, сотрудников школ. Мы живем в эпоху „оптимизаций“ и компроматов, когда часто ищутся основания, чтобы уволить сотрудника. Культура компромата в России вообще очень высокая, и только развивается в связи с оптимизациями. Понятно, что эта тенденция исходит от власти, — власть сама этим занимается и спускает на низшие слои.
Честь и авторитет учителя российской школы в целом резко упал. Педагог не имеет авторитета у учеников, его мнение ничего не значит. Достаточно посмотреть, что происходит на уроках, как школьники игнорируют педагогов. Одна из причин — приход в школу „экономических“ отношений. А когда на первое место приходят финансы, то все остальное становится вторичным, и ответственность в этом „вторичном“ падает.
Все это в комплексе и ведет к замалчиванию проблемы и расцвету буллинга в школах».
Искандер Ясавеев, доктор социологических наук, старший научный сотрудник ЦМИ НИУ ВШЭ:
«Следует признать, что школьное образование, как и высшее, находится в состоянии затяжного и очень глубокого кризиса, если не сказать, упадка. Учителя и руководство школы едва справляются с гигантской бюрократической нагрузкой, создаваемой многочисленными уровнями управления. Зарплаты учителей остаются низкими, несмотря на всю риторику властей. Это способствует низкому престижу учительской профессии и соответствующему отношению со стороны учеников и родителей. Молодых педагогов очень немного, и они часто уходят.
Еще один индикатор кризисного состояния школы — „серый“ институт репетиторства, разрастающийся и переплетающийся со школьным образованием. Каким образом бесправные, перегруженные учителя и руководство школ, положение которого немногим лучше, могут справиться с такими трудными случаями, как в Большом Камне?
Но нельзя сводить все объяснения к ответственности школы. Практики и отношения в семье — один из основных факторов, определяющих поведение учеников. Если родители устраивают самосуд, то чего можно ожидать от детей?»
Дмитрий Ремизов
Источник:
